Повеселил сей опус. Это одна из глав будущей книге о Десантно Штурмовом Батальоне.
Читать долго, но смешно.
"Прыжки.

В 1044 ОДШБ я приехал к началу учебных прыжков. Большую часть предпрыжковой подготовки я пропустил. Самое главное, что уже закончились прыжки с парашютной вышки. Прыгать с нее мне вообще не пришлось. Те, кто прыгал, говорят, что в ВДВ страшнее нет ничего. Подвесная система на вышке сделана таким образом, что прыгать вообще не надо. Когда человека пристегивают к парашюту на вышке, и он утягивается с площадки натянутыми стропами, и начинается прыжок. Полет продолжается несколько секунд. Говорят, что очень страшно оттого, что земля близко и хорошо видна. Естественно, человека, не прошедшего предпрыжковую подготовку, допустить до прыжков не могли. Все ходили на прыжки, а я заступал в наряд по роте.
Наконец наступил день, когда я отправился вместе со всеми на площадку приземления «Пушинка». Прибежав на место, солдаты занялись своими парашютами, у меня такового не было. О прыжках я не знал ничего. Офицер, ответственный за ВДП (воздушно десантную подготовку) в роте карантина (это был зам по ВДП ДШР Сироткин), это понял сразу и предложил мне составлять ведомости прыжков. Каждый прыжок оплачивался. Первый прыжок стоил три рубля, остальные - полтора рубля без оружия и три с оружием. Оружием механика был пистолет, которого на руки не давали. Все мои прыжки были без оружия, но когда все прыгали с оружием, и прыгавшим механикам платили три рубля. Оплата была введена для того, чтобы десантники могли компенсировать минисотрясение мозга от прыжка и попить молока. Комизм ситуации заключался в том, что в Группах войск за рубежом эти деньги выдавались лишь по возвращении в СССР, на таможне. Я получил около 30 рублей за девять прыжков (были такие, кто получил и 300 р).
В течение нескольких дней я усердно заполнял ведомости. Ночью первого дня прыжков трем механикам приказали остаться на площадке приземления для охраны парашютов и даже дали сухой паек. Мы были так глупы, что ночью по очереди охраняли прицепы с куполами. Под прицепом стояла старая кровать, на ней мы по часу и лежали (Сироткин оставил нам часы). Шел дождь, и дул пронизывающий ветер. В самом прицепе накрыться было нечем, свалили в проход несколько куполов и спали на них. Под утро появился Сироткин, офицер был слегка пьян. Он посидел с нами у костра и потешил байками. Самая страшная его история оказалась правдой. Она была о нашем старшем водителе, который, служа в танковом полку, пришел к командиру роты и положил ему на стол кольцо от гранаты, которую сжимал в руке. И хотя история закончилась благополучно, офицеры относились к нему с опасением, никому не хотелось быть взорванным. Позднее я услышал оригинальную версию этой истории из «первых уст» (выяснилось, что это был вовсе не старший механик).
На третий день прыжков Сироткин спросил меня, не надоело ли мне писать и не хочу ли я прыгнуть с парашютом. Я сказал, что хочу (все же прыгали). Он дал мне чей-то купол и показал, за что надо дергать, на этом моя пред прыжковая подготовка завершилась. Что такое страх прыжка, я понял только тогда, когда сел в вертолет.
Мы прыгали с маленького МИ-8. Купола были разложены на расстеленных столах (длинные полосы материи, на которых проводится укладка парашюта), их надевали на себя и подгоняли подвесную систему. Самым важным было подогнать по размеру лямки, идущие в паху. Было плохо, если они жали, но еще хуже, если висели свободно, тогда при раскрытии купола можно было получить существенную травму от удара ремней в пах. Если у парашютиста был РД (рюкзак десантника), то во время подготовки к прыжку его плечевые лямки перестегивались, и он спускался в нижнюю часть спины. С ранцами парашютов на плечах десантники ковыляли к месту последней проверки (их было не менее трех). Начальник ВДП батальона осматривал приборы (ведавшие тем, чтобы купол раскрылся автоматически через три секунды) и замок, который открывался кольцом и выпускал основной парашют. Маленькие стабилизирующие парашюты в чехлах несли в руках. При посадке в вертолет каждый чехол стабилизирующего купола пристегивался карабином к тросу. После того, как десантник покидал борт, чехол оставался в вертолете, а стабилизирующий парашют раскрывался. Пройдя последнюю проверку, наша партия пошла к вертолету. Недавно я слышал, что в дрезденском спецназе солдатам запрещали прыгать на приборе (автоматическое раскрытие через три секунды, можно запрограммировать и на более длительную задержку). От них требовали, чтобы купол обязательно раскрывался с помощью кольца. Более того, у них дембеля перепрограммировали приборы, чтобы дольше быть в «свободном» падении. В 1044 ДШБ ничего подобного не было. О кольцах и приборах лично мне никто ничего не говорил. Прыгай, как хочешь.
МИ-8 был рассчитан на десять человек. Во время прыжков с него снималась задняя часть, и получалась рампа (выход в задней части, перегороженный цепочкой). С двух сторон от рампы начинались железные скамьи. С любого места было прекрасно видно землю. Самым неприятным было то, что вертолет сильно вибрировал, казалось, что он может развалиться в воздухе. Особенностью прыжков с МИ-8 было то, что прыгавшие могли догнать друг друга и запутаться в куполах. Поэтом между прыгавшими был достаточно длительный промежуток, и приходилось стоять у рампы и смотреть в низ. Наш борт прыгал вторым. Офицер, выпускавший из вертолета десантников, дал знак, и мы встали. Когда очередь дошла до меня, я понял, что прыгнуть не смогу. Отделение от вертолета и самолета было и всегда останется самой страшной фазой прыжка. Даже офицеры, имевшие по нескольку тысяч прыжков, уверяли меня, что боятся отделения. Отказаться прыгать я не мог, и прыгать я не мог тоже. Сложив, как положено руки, правая на кольце, левая на запасном парашюте, я стоял у рампы. Выпускающий удивленно смотрел на меня (хотя ему доводилось видеть, как при прыжке из вертолетов выдирали железные скобы, не желая отделяться). «Дайте мне время сосредоточится, это мой первый прыжок», - сказал я, пододвигаясь к рампе. Выпускающий пропустил меня вперед и крикнул «пошел», сопроводив сильным толчком руки. Я оказался в воздухе. Позже я часто слышал, что некоторых приходится выпихивать пинком, иногда в живот, в том случае, если парашютист разворачивается, чтобы бежать в глубь самолета. Доводилось мне слышать, как те, кто не мог совладать со страхом, распускали в самолете купола (возможно, это единственный выход избежать прыжка, находясь в самолете).
Каждый по-разному передает свои ощущения при первом прыжке. Для меня это было погружение в масло. Исчезли всякие чувства, лишь одна мысль: «Мамочка!» крутилась в голове. Я резко дернул кольцо и обеими руками вцепился в вышедшую подвесную систему. Естественно, кольцо я потерял безвозвратно, о том, чтобы как положено надеть его на кисть руки, я вообще не думал. Лишь много позже я научился отличать тот момент, когда на смену полету на стабилизирующем парашюте приходит свободное падение (девять метров выходящих строп). Это напоминало спуск на санях с горки. Весь мокрый от пота, я болтался над землей и мысленно поздравлял себя с новым рождением. Хотя полет на стабилизирующем парашюте до открытия купола занимает секунды, время течет очень медленно, и все представляется, как в замедленной съемке. Но когда купол открыт, время приобретает свое обычное течение.
Словно на качелях, болтаясь на подвесной системе, я разглядывал землю. Как и с борта самолета, она виделась разбитой на квадраты, в разных местах ползали люди размером с муравья. Спуск продолжался несколько минут. После раскрытия парашюта главной задачей парашютиста, если он не в бою, является направить парашют к месту сбора. Летчики лишь примерно прицеливаются в определенное место, координируя выброску с направлением ветра. При этом одни десантники падают ближе к площадке сбора, другие - дальше, в редком случае кто-то попадает на нее. Как бы далеко от площадки ты не оказался в момент раскрытия купола, есть возможность приблизиться к ней. На армейском парашюте Д-5 это можно было сделать, натянув стропы со стороны нужного направления. Купол кренился на бок и скользил в нужную тебе сторону. С помощью этой нехитрой процедуры можно было срезать до нескольких километров, которые в противном случае пришлось бы идти с парашютом в сумке на плечах. Если ты летел задом или боком, надо было перекрутить лямки и развернуться и попытаться уже в этом положении накренить парашют. Все эти ситуации многократно моделировались на специальном приспособлении (стапеля) во время занятий на ВДП. Но при первом прыжке я всего этого не знал.
Мне повезло, и я сел недалеко от места сбора. Новичкам везет, и часто очень опасное приземление (соприкосновение с землей) прошло для меня удачно. Внизу меня уже с нетерпением ждал солдат первой роты, стоявший на дежурстве на площадке приземления. "Это твой первый прыжок?" - спросил он. "Первый," - ответил я. "Тогда надо посвятить тебя в десантники," – сообщил боец. Этой процедуры я не знал, но почему-то поверил на слово. В дальнейшем мне неоднократно приходилось видеть "посвящение," проводившееся и в отношении офицеров офицерами же. Посвящение в десантники состояло из трех ударов по заднице запасным парашютом. На место сбора и укладки я вернулся уже настоящим десантником. Радости и гордости моей не было предела. Я еще не знал, что ждет меня в новой роте, но этот первый прыжок отнять не мог уже никто.
Все свои прыжки я делал на приборе. После первого случая потери кольца мне было обещано, что в следующий раз с меня взыщут его стоимость (3 рубля). Деньги платить не хотелось. Я не только не дергал за кольцо, но каждый раз еще и привязывал его стропой от стропореза (уже после проверки, в самолете). Дело было рискованное, но кто об этом думает в молодые годы.
Укладка парашюта чаще всего происходила сразу после прыжка, вне зависимости от погодных условий. Если был снег или шел дождь, капрон (материал, из которого сделан купол) намокал. Парашюты хранили в прицепах на открытом воздухе или на неотапливаемом складе. На морозе капрон смерзался и в воздухе открывался с громким хлопком, а мог и не открыться вообще.
У солдат существовало поверие, что как не укладывай парашют, он все равно откроется. Говорили, что купол можно просто затолкать в чехол сапогом. Действительно, я не слышал, чтобы укладка стала причиной гибели десантника. Чаще всего купол не открывался из-за неисправности замка и прибора автоматического раскрытия. Другой самой распространенной причиной был перехлест или зацеп стропы стабилизирующего купола. В этом случае основной парашют просто оставался в ранце, так как его было нечем вытянуть. Для опытного парашютиста это были разрешимые проблемы. Я слышал об офицерах, которые, выпрыгивая из самолета или вертолета, брали под мышку стабилизирующие парашюты, а купол вытягивали в воздухе руками на нужной им высоте (например, комбат Е.Е.Чамов). В то же время излишняя опытность также могла стать причиной гибели. Человек был слишком уверен в себе и не предпринимал действий до самой последней минуты, когда выпускать купол было уже поздно. Что бы ни случилось с основным куполом, у десантника всегда оставался запасной. Выдернув кольцо на сумке, находящейся на животе, купол следовало откинуть от себя руками, чтобы он не зацепился за одежду. Известны случаи, когда запасной купол не раскрывался из-за того, что давно не перекладывался парашют (переукладку в лучшем случае проводили раз в полгода). Выпускать запасной купол было опасно в том случае, если основной вышел, но не раскрылся. Они могли спутаться. Надо было сначала подтянуть к себе или отрезать основной. Для этих случаев и для удаления перехлеста стропы (когда одна или несколько строп лежали сверху купола) десантник имел стропорез (нож, имевший тупой конец и пилу с обеих сторон) или штык нож. У нас был случай, когда молодой механик Коля Бирюков при отделении от самолета снял руку с кольца и положил ее на запасной парашют и дернул кольцо на нем. Парашюты вышли одновременно и, на его счастье, не спутались, запасной он собрал в руки еще в воздухе.
В ВДВ широко известны были случаи, когда один парашютист ловил другого, пролетавшего мимо, за погашенный купол, и они приземлялись на одном. Если в СССР погибал парашютист, то во всех вооруженных силах прыжки прекращались до выяснения причин. О происшедшем объявляли на построении во всех десантных частях. Нам доводили случай, когда в Гайжюнайской учебке ВДВ у одного из курсантов не раскрылся основной парашют, запасного он открыть не догадался и пролетел 1500 метров до земли на стабилизирующем парашюте. Он упал в болото, пробил лед и застрял, при этом он сломал ногу и получил воспаление легких. Объясняя причину такой травмы, наш опытный комбат важно заявлял: «При приземлении не держал ноги вместе!».
Я не помню, как учился укладывать парашют. Это произошло очень быстро, уже на третий раз я успевал уложить не только свой, но еще и офицерский (они не затрудняли себя укладкой, хотя прыгали сразу по нескольку раз на разных парашютах). Укладка была простой процедурой и делилась на этапы. Выравнивание строп, налистывание купола, укладка строп в газыри и купола в ранец. Самой сложной операцией была контровка замка и прибора, для каждого полагалась определенная контровочная веревочка. Каждую из операций поэтапно контролировало множество народу. Сержанты, командиры взводов, замы по ВДП рот и батальонов. Все проходили По-очереди и смотрели каждый купол. Замки и приборы проверялись дополнительно. Сбои в укладке могли быть только при налистывании купола. Если кромка была неровной, купол распускали, и все подразделение ждало, когда ошибка будет исправлена. Старые не ошибались, а молодым это очень дорого стоило, поэтому не ошибались и они. Укладку производили на столах (полотнищах), вдвоем - сложные операции и каждый отдельно - простые. Единственным приспособлением для укладки являлась «вилка» - двухсторонний крючок с ручкой посредине, им можно было цеплять и проталкивать. На укладку с проверками уходило около двух часов, без проверок хватило бы и получаса.
В ВДВ прыгают все, солдаты, офицеры и генералы, вне зависимости от специальности и должности. У нас был лишь один сержант – завскладом, который прыгать боялся и не прыгал. Он участвовал в крупном бизнесе со старшими офицерами, и ему все сходило с рук. В ДШР в 1986-7 годах был единственный случай отказа от прыжков. Молодой солдат попросил перевести его в пехоту. По распоряжению офицеров с ним «работали» двое суток старослужащие трех взводов. Когда одни старики уставали, их сменяли другие. Парень оказался морально сильным и выдержал две ночи, но на третий день прыгать согласился и сделал это совершенно спокойно.
Прыжок с вертолета сильно отличается от прыжка самолета. Три следующие мои прыжка были с АН-12 и АН-26. Мы прыгали далеко от части, в самолет садились на аэродроме Гроссенхайн, а выбрасывали нас на полигон в Цейтхайне. Прыгали с оружием, механикам оружия не полагалось. ПК и минометы на прыжки не брали. Больше всего проблем было с гранатометами, их разбирали на части и засовывали в специальных чехлах в боковые карманы РД. Приконтровать к себе гранатомет в одиночку было невозможно. Один из самолетов был грузовой, в него садились в четыре ряда друг к другу, во второй - в два ряда лицом к лицу. Прыгали в один поток. По сигналу (ужасно неприятно орущая сирена и мигающая лампа) выстраивались гуськом. Рампа опускалась вниз, и по команде выпускающего колонна бежала к выходу за борт. Вылетали один за одним. В этой ситуации страха отделения не было вообще. Вот только что ты бежал и уже летишь. Нам не повезло с самого начала. Трех парашютистов, сброшенных для пристрелки (на мясо), унесло далеко от площадки. Сделав еще заход, летчики пристрелялись и начали основную выброску. Опять парашютистов понесло не туда, и выброска была прекращена. Самолет вернулся на аэродром, добрал солдат и снова зашел на круг. Выброска началась вновь. Когда до меня осталось человек пять, самолет попал в воздушную яму и сильно качнулся. Уже стоявшие в проходе десантники попадали на пол. Те, кто был у рампы, вылетели из самолета, те, что стояли дальше, покатились кубарем. Человек, стоявший через одного до меня (мл. ст. Килунин) добежал до рампы на четвереньках и выпрыгнул. Мой товарищ, механик Клопов, стоявший впереди меня, также рванулся наружу, но был остановлен ударом в челюсть (выпускающий был в панике). Офицер даже не осознал, что ударил солдата. Выброска прекратилась. Самолет зашел на круг и снова сел на аэродром. Из кабины вылез пилот и сказал нам: «Сегодня ребята налетаетесь на всю жизнь!». Добрав десантников, мы полетели снова. На этот раз все прошло удачно. При приземлении я попал в безветренную ложбину и умудрился встать на ноги, и, не падая, погасить парашют.
Одним из самых опасных моментов прыжка является приземление. Все зависит от ветра. Если ветер сильный, то скорость при приземлении соотносима со скоростью мотоцикла, мчащегося по шоссе. Второй опасностью является рельеф местности. Много парашютистов сломало ноги, попав в неровности грунта, и разбило головы, наткнувшись на деревья. При сильном ветре такое столкновение может быть летально. Наконец, возможно приземлиться на колючую проволоку или воду, то и другое было на нашей традиционной площадке приземления (Пушинке). Десантников готовят к столкновениям с землей. Каждую тренировку на ВДП отрабатывается упражнение, приучающее парашютиста держать ноги вместе при приземлении. Прыгают с тумбочек, самая высокая - полтора метра. Удар при прыжке с нее очень чувствителен. Туда обычно загоняют молодых солдат. Иногда между стоп и коленей зажимаются щепки, при приземлении они не должны выпасть. Для того, что бы смягчить приземление, перед самой землей надо натянуть на себя передние лямки парашюта и резко их отпустить. Это иногда дает возможность встать на ноги. При приземлении на воду на определенной высоте начинают расстегивать ремни, последняя пряжка снимается при приводнении, и десантник спрыгивает с парашюта, чтобы он не утянул его на дно.
Приземления у меня бывали различные, и десантная наука впрок не пошла. Случалось садиться на спиленную березовую рощу. Косо спиленные пеньки высотой в метр, стоявшие достаточно часто, обещали, что если я не сяду на них задницей, то обязательно наткнусь животом при рывке парашюта. Мне удалось дотянуть до единственной целой березы в этой роще, и я приземлился на ее крону, избежав насажения на кол. Следующий случай мог окончиться трагически. При сильном ветре меня несло боком, и я вывернулся на стропах лицом вперед, но перед землей решил поддернуть лямки, чтобы смягчить приземление. Меня снова развернуло, и тут сознание отключилось. Оказывается, можно потерять сознание просто при ударе ногами. Когда я очнулся, надо мной сидел солдат, дежуривший на площадке. Парашют мой был уже собран и сложен в сумку. Парень был уверен, что у меня сломана шея, так неестественно она была вывернута. Без сознания я был не менее пятнадцати минут. Голова кружилась, но я поблагодарил его и, взвалив на плечо парашют, поплелся на место сбора (метрах в ста). Врач, осмотрев меня на месте приземления, видимых повреждений не нашел, хотя на лицо было легкое сотрясение мозга. День спустя снова был сильный ветер. Приземлился я удачно, но порывом ветра наполнил купол, и он, сбив меня с ног, потащил по земле. В таких случаях предписывается тянуть стропы снизу, пытаясь погасить купол, и забегать сбоку. При сильном ветре все это бесполезно. Я слышал, что в Казахстане десантники мчались по полям на парашютах, как на санях. Останавливались лишь у забора ограничивающего полигон. Запасные парашюты при этом рвутся в клочья. В моем случае было нечто похожее. Я тормозил ногами, пытался задержаться руками за кустики вереска. Меня тащило за парашютом, самое страшное, что поперечная лямка прижала мою голову к земле. О кусты вереска мне в считанные секунды сорвало половину лица, поцарапало внутреннюю поверхность губ и язык. Когда, зарывшись головой в землю, я остановил скольжение, лицо мое представляло кровавую маску. В таком виде я прибыл на площадку сбора. Офицеры были в шоке, высказывалось предположение, что я пытался приземляться на голову. На этот раз врач не стал со мной разговаривать. Мне обмотали голову бинтом и посадили в санитарную машину, где сидел боец из третьей роты (Арцыбашев), сломавший ногу, и травмированный спецназовец из Дрезденской роты (они часто прыгали вместе с нами). Лишь через месяц лицо пришло в норму.
Последние свои прыжки я совершил зимой 1987 года. На этот раз прыгали с МИ-6 («Корова»). Десантники там сидели в четыре ряда, лицом друг к другу. Выброска совершалась через дверь. Существенным отличием от МИ-8-го было то, что к двери подходили с боку и земли из вертолета видно не было. Это сильно упрощало процедуру отделения от вертолета. Последние два прыжка прошли в обычном режиме.
Верно замечено, что когда солдат занят боевой подготовкой, то ему просто не хватает времени на всякие безобразия. Во время прыжков неуставные взаимоотношения почти пропадали.
Воздушно-десантная подготовка проходила на площадке ВДП. Парашютной вышкой пользовались лишь тогда, когда в батальон приходило пополнение. ВДП находилось напротив нашей роты. Несмотря на это, занятия там были редки, чаще всего перед прыжками. На площадке находились стенды с подвесной системой, где тренировали поведение парашютиста в воздухе, и тумбочки, где учили правильно приземляться. Огромный крокодил – имитировал полет на парашюте и лопинг - для тренировки вестибулярного аппарата. Лопинг в общую подготовку не входил. Это были качели с тяжелой плитой, к которой привязывали ноги. Хорошо раскачавшись можно было сделать оборот вокруг перекладины. Особо сильные ощущения были при перевороте спиной. Мне этого испытать не пришлось. Духу перевернуться, а точнее, довести раскачивание качелей до переворота, у меня не хватало. Все остальные приспособления на ВДП использовались широко. Вися в подвесной системе, солдаты слушали команды сержанта «ветер справа», «ветер в спину» и крутили стропы. Там же отрабатывали приземления на воду, по команде отстегивая пряжки подвесной системы. С крокодила прыгать было не страшно. Именно там практиковались прыжки крестом и т.д. Часто в кино десантники на крокодиле стреляют из автоматов. На ВДП мы с оружием вообще не занимались. Занятия по ВДП проводили офицеры и сержанты. При сержанте старики могли вообще не участвовать в занятии или тренировать избранных молодых. В этом была своя логика.
В службе в ВДВ парашютные прыжки являются одной из самых ярких страниц и, несомненно, самым положительным воспоминанием (вне зависимости от того, нравилось это или нет). Они же являются одним из самых эффективных механизмов выработки решительности и мужества у десантника. Зимой было холодно, разжигали костры и грелись. На укладке сразу после прыжка отмерзали пальцы. Зато летом все было прекрасно. Мягкая трава, бескрайние поля. Лежи и смотри в небо. Старики и молодые валялись рядом. Вокруг было полно офицеров, так же прибывающих в эйфории перед прыжком. Стелили столы и устраивали строгие проверки. После подгона подвесной системы еще долго из ряда в ряд ковыляли к площадке, где стоял самолет или вертолет. Потом бежали к борту, и, наконец, взлетали. Неприятная минута отделения от борта, и ты висишь на качелях над бескрайней равниной, перерезанной дорогами и реками. Несколько минут абсолютной свободы. Вверху небо, внизу земля, а между ними - парашютист, подвластный лишь Господу Богу. Затем мягкое или жесткое приземление и новые труды – новая жизнь."